Не можешь без ранобэ? Рекомендуем посмотреть наш новый проект RUnobe.ru
Ничто не касается.
Жив и мертв.
К чему бы сама личность ни стремилась, какие бы знания ни получала, он не может нас любить.
Поэтому он заперся в комнате не потому, что ему надоело все происходящее …
— Но я хотел полюбить отца. И мать тоже. Я вычитывал, как по писанному, насколько я трудный ребенок и насколько они меня любили.
— Я посвятил себя одной с отцом науке не потому, что она мне понравилась. Просто я, неспособный любить родителей, думал, что все-таки смогу заинтересоваться ими, узнав про их работу.
Но годы шли, а результата не появлялось.
Он не заперся в комнате, а просто никак не мог заинтересоваться внешним миром.
— Это было весьма неожиданно, но как-то раз дух отца был сломлен пуще моего. Мать, человек эмоциональный, до самого конца заботилась обо мне. Хотя со стороны и не сказать было, что в ней такая сильная человечность… Любовь матери к ребенку — наверняка необходимый элемент для воспитания живого существа. Она умыла руки перед сыном и позвонила в эту клинику только два года спустя.
Но даже это ему было безразлично.
Таким образом, он отрезал себя и от того, что его окружало.
Он ни на йоту не мог связать себя с социумом, с внешним миром.
Предельный остракизм, а может, бездонная индифферентность.
Вскоре он, будучи живым, начал жить во вселенной для одного человека.
— Но ты ведь не отчаялся от этого?
— Не отчаялся. Это и называется равнодушием. Если я о чем-то и сожалею — пожалуй, я сожалею о событиях прошлого. Никто из родни меня не понимал. Точно так же, как я не мог понять их. Так что это грустно.
Не эмоцией, а как по написанному.
И его характер окружающие по-настоящему не понимали. Запущенное самоотстранение, а может, терминальная стадия синдрома разобщения с чувством любви и привязанности так и не были диагностированы.
Никем не понятый,
никого не понимающий,
Оокуманеко Мокумоку заперся в этой комнате.
«Это молчаливый космос без конфликтов…»
Безразличие ко взаимному состязанию, взаимной любви, взаимной ненависти, да вообще ко всему. Может, он верил, что для такой вселенной или хоть для себя он станет своим.
— Но сейчас у меня нет никаких проблем. Прости, но отсутствие душевных травм стало моей душевной травмой.
— Из этой вселенной нет выхода. Что бы ты ни делала, меня нельзя ни вылечить, ни убить.
Вот и скажите серьезно.
Этот чел вас не задалбывает?
Я молча встаю и сосредотачиваюсь на цели атаки.
Гляжу сверху вниз на татами и навскидку решаю, что граница должна быть где-то там.
— Так что, ты сам хочешь выйти?
— Не хочу, но, наверно, хочу такую возможность. Хотя не воспользуюсь.
Оокуманеко скучающе смотрит в небо.
Насмотревшись звездных чудес, он все еще смотрит.
Взгляд устремлен вдаль — то ли грустный, то ли мутный.
Вот настоящий источник раздражения.
Этот мужчина просто не может отреагировать. В конечном счете, даже запертый в таком космосе, он ни к чему не привязан.
— Гм? Что это на тебя нашло? Гремишь костяшками пальцев. Опять все сначала и будешь драться?
— Еще чего. Ты мне по фигу, мне нашлось чем заняться, и если спокойно вспомнить, то я вообще-то торопилась! Так что я прекращаю с тобой возиться!
Я пробиваю вертушку в татами.
Удар правой ногой вниз, фатальный и разносящий татами, что было на расстоянии шага.
— А-а, моя верная соратница с сотворения мира, «Fair Lady»! Ты сдурела, ты что творишь?!
— Мне надоело терпеть! И твой пессимизм, и мое статус кво, и этот пустой, хоть и красивый, космос, и вообще все меня достало!
И вот я, уже безо всякой жалости, стараясь не волноваться о бесполезности, безрассудности и прочем, заявляю:
— Я разнесу эту вселенную!
Оокуманеко прыскает.
О, кажется, на минутку он всерьез изумился.
— Как-как?! Ты говоришь такое, от чего просто теряешься!
— Разумеется. Видимых простым глазом светил максимум четыре тысячи. Подожди, я переломаю твое видение вселенной, планету за планетой.
Оокуманеко офигевает, а в это время я отбираю его располовиненное татами.
Фристайлить по космосу мне впервой, но я просто буду думать, что это сноуборд!
— Что за дурь… А-а, не, при твоих проявлениях болезни это, может, и выйдет… а, не-не-не, ты вообще соображаешь, сколько тысячелетий это займет?! С феноменами свяжешься, сама же и пожалеешь! Зачем тебе такие беды на свою голову?! Ты же не умрешь, ну и дрейфовала бы себе!
Такая забота то ли показывает его беспокойство о моем здоровье, то ли защищает его стиль жизни.
Оокуманеко задает свой вопрос с неподдельной серьезностью.
Будущее — это смерть. Зачем пытаться идти вперед?
Ясное дело, зачем. Мы, люди, как раз тогда мертвы, когда не двигаемся. И потом:
— Что в реале, что в комиксе нужен мощный финал. Хотя я, конечно, не знаю, сколько всего здесь томов…
Благо есть время, я буду таскать его с собой. Мое кредо —дочитывать комиксы и книжки до конца!..
Вот так началось мое «кто вперед сотню убьет» в планетарном масштабе.
И вот сейчас я атакую главный город цивилизации котопчел. А так как я уже в целом привыкла к здешнему укладу, то еще три разика преобразуюсь — и смогу все начисто убрать!
«Мда-а… Зачем я это сказал?!»
Голос, что эхом отдается прямо в сознании, принадлежит Оокуманеко.
Он вышел на орбиту и наблюдает за ходом моего вторжения.
Идет третье по счету разрушение планеты. Если подумать, то мысль, что я, наверно, могу, если захочу, и планеты крушить, обязана намеку от Оокуманеко.
— Синдром А, с которым попадают в D, — это личное восприятие, которое пошло вразнос. Спасительное желание меняет тело. Если твой недуг означает «я сильнее всех на этой планете», то и на других эти правила будут в силе.
«Уф, что за снисходительное объяснение! Это я? Это ты, типа, меня пародируешь?!»
— Ах-ха-ха-ха, страдай! И вопросила дева: «Чего? О чем это ты?» — и ответил Бог этой вселенной: «О том, что какие бы ни были условия на этой планете, ты получаешь высочайшие параметры просто от самого факта появления на ней».
«Зачем я это сказал вслух?!»
Оокуманеко раздраженно стучит по татами под ногами. Ситуация совершенно не изменилась, но его чувства явно стали диаметрально противоположными.
На минутку вернусь к прежней теме: любой первый опыт меня возбуждает. Когда я сообщила, мол, вот такая я, но постараюсь крушить от души, и спрыгнула с треском на самую первую планету, то, конечно, пожалела о своем зверином безрассудстве.
Ровный-ровный горизонт, наседают злые тучи летающих тварей.
Сначала я несколько раз умерла, просто привыкая к экосистеме,
потом несколько раз была убита аборигенами,
и в итоге стала с ними на равных.
С другой стороны, после этого я могла уже делать, что хочу. Вскоре я забрала трон у самой сильной формы жизни первой планеты.
Оокуманеко передал усталым голосом: «Успокоилась?»
Да, просто став сильнейшей биоформой на планете, саму планету не разломаешь. Даже люди изведут Землю только через сколько-то там веков. Таков предел возможностей царя зверей. Однако…
— Моя болезнь — «сравнение», помнишь? Здесь же еще осталась самая здоровая тварь.
Я отправила воздушный поцелуй и вмазала по поверхности планеты.
Через десять ударов кулаком планета развалилась. Сэйя-а!
Оокуманеко возопил: «Не может бы-ы-ыть!» — и кувыркнулся.
— Концептуальный космос стал врагом! Вот это примитивное меряние силой, ничего себе!
Примитивное, но по-своему реалистичное.
Да что я сделала? Не более чем срезала дорогу, которую люди пройдут в процессе сотен веков.
— Вот теперь — третья-я-я!
Пока я тут болтала за старые добрые, я разобралась со всеми ульями котопчел и вот бью кулаком в поверхность. Гм, крепкая. Что делать, пришлось половину окружности планеты разгоняться, прыгать и помогать себе гравитацией, чтобы ударом ноги с налета сделать большой геологический сдвиг до самой нижней части мантии (это третий слой).
— Эх, повезло-о, поломала. Я, признаться, немножко сомневалась сперва: это все хорошо, но как назад попасть? Набрать первую космическую — не фунт изюма, да и ступенчатости ожидать не приходится…
«Да-а, это первая сложность в освоении космоса! Большинство топлива ракеты уходит на преодоление земного притяжения, так что поздравляю с оригинальной и кардинальной находкой! Чтоб тебя!»
Оокуманеко может ругаться, но остановить меня не в силах.
В конце концов, мы не можем коснуться друг друга.
Что он может, так это молиться, чтобы я на следующей планете выдохлась.
— Эх, устала. Но отдыхать некогда! В этой системе семь планет. А раз они крутятся вокруг солнца, значит, когда доломаю все планеты, останется померяться силой разве что со звездой, да? По твоей логике, ты вроде говорил, что и космос живой?
Я витаю в космическом пространстве и нацеливаюсь на следующую сцену действий.
«Не может быть. Во-первых, на следующей планете тебе опять начинать с чистого листа. Тебе понадобилось десять лет, чтобы превзойти последнюю планету. Сколько раз, сколько лет ты собираешься продолжать так надрываться? Я уверен: до тела ты выдохнешься ментально.»
Признаться, от таких слов и перед длительностью предстоящей задачи руки и правда опускаются.
Но я из поколения геймеров. Мне нередко доводилось снова и снова бестолково левеляться. Пока я жива, не надо думать, надо прыгать!
— Ну, между микро и макро слишком большая разница, но это ничего! Так, что-то поплавать захотелось, пойду найду водную планетку!
Цапнув орбитальное татами, я начинаю что-то вроде серфинга.
Оокуманеко висит посреди космоса и тяжко вздыхает.
Я наблюдаю это чудо холодными глазами.
Я разбила седьмую планету, и солнце естественным путем пропало. Может, дело в том, что солнце делала Солнцем местная культура… Обидно, что не довелось побыть солнечным дайвером, но ладно уж, может, дальше будет разборка с солнцеподобной цивилизацией.
— Все идет нормально, продолжаем, и никаких проблем! Исследуем другую солнечную систему!
Базовый порядок действий, хоть и хлопотный, везде один.
Спуститься на планету, адаптироваться, встать на вершину.
Просто это требует ежедневного, отупляющего труда, и все.
Девятая.
Столько всего навалилось, что я чуть не заплакала, но конец — делу венец.
— Ну что, победа трудная, но моя. Так, дальше, дальше…
Четырнадцатая.
Ничего особо проблематичного, но когда я направилась к следующей планете, в голову закралась мыслишка немного передохнуть.
— Угу. Столько натворить — кто не устанет…
Двадцать пятая.
Прямо перед тем, как спуститься на новую планету, я неосознанно дала по тормозам.
Сороковая.
— Еще могу, могу, привыкла уже, все нормально.
Мои слова не были естественной болтовней себе под нос, а звучали как-то лживо, как оправдание.
Шестидесятая.
— Мгм, все нормально, нормально.
Посмотрев в небо, я пересчитываю оставшиеся светила.
Семидесятая, семьдесят пятая.
— Блин, ну…
Космос — здоровенный. Все настолько внове, что руки опускаются, и я умираю часто, как никогда, — скучать не приходится.
Поэтому нет смысла каждый раз делать передышку.
Такими темпами кто знает, сколько еще лет придется возиться, надо топать быстрее…
Сто первая.
— Х-х…
Но дышится тяжело. Одним только глубоким дыханием кислород в конечности не доставляется. Да и нет в космосе кислорода.
— Сто вторая.
— Ха-ха…
Впервые целиком нарезалась кубиками.
Я, как ни странно, люблю боль, но эта планета совсем не радует.
Сто третья.
— Х-х.
Вдруг…
«Похоже, пустая затея», — пробормотала я.
Космоубийство продолжается.
Положено начало ее провалу.
Эта вселенная — не более чем плод сознания одного человека.
Быстрее, чем девочка разрушает одну планету, я наблюдаю новые планеты.
Разница в силе воображения.
Чтобы осиять нераскрытую планету огнями цивилизации, довольно сотни лет.
Разрушение планеты ее способом занимает больше сотни лет.
Изначально бессмысленный вызов.
Число испытанных ею смертей уже превосходит тысячу. Число это явно скоро станет астрономическим. Я наблюдаю ее жалкую фигурку холодными глазами.
— Х-х, х-х-х, х-х…
Ее ноги неподвижны. Ее руки дрожат. Ее дыхание неприятно хрипит.
Даже с преуменьшением — она была похожа на терпящего сокрушительное поражение боксера. Тело идет вразнос.
«Ты в норме? Сама сказала, что будешь действовать, я больше не буду останавливать тебя попусту. Но если ты устала, нужно отдохнуть. Антропоморф, разлетающийся ошметками, — душераздирающее зрелище».
— Спасибо за совет… А я вот спросить хотела, тебе не кажется, что звезд меньше как-то не становится?
Потупившись, она наконец приняла действительность.
Нескончаемость своей работы, своего замысла.
Зная, что сотворение быстрее разрушения, даже она пересмотрит свои потуги.
«Угу, не становится. Звезды рождаются быстрее, чем ты их ломаешь. Извини, но здесь и я бессилен…»
— …ла.
Ее тело крупно содрогнулось.
Это пора провала.
Она негодующе топает по половинке татами:
— Да блин, я так и знала-а-а-а-а-а!
Восклицает, задрав голову, и бьет себя по щекам.
Она исполнена жизненной силы.
От ее недавнего ранимого образа не осталось ни следа.
— О'кей, мне уже совсем надоело, меняю подход! Опять же тупо каждый раз начинать с нуля, буду по две, по три пробивать на фиг!
Я лишаюсь слов.
Причина ее уныния — не усталость от сизифова труда, а пылающий гнев на собственное упущение.
— Пробивать на фиг!
«Чего?»
Наплевав на ехидную реакцию Оокуманеко, я опираюсь обеими ногами на всякие там биохарактеристики, полученные с последних трех планет.
Угу, похоже, получится всего один раз, но сейчас я вроде бы могу пробить две сразу.
«Погоди, остынь! Ты же долго не протянешь, если не станешь возвращать способности к чистому листу с каждой планетой! То, что ты сильнейшая на одной планете, еще не значит, что ты сможешь эволюционировать бесконечно!»
— Не волнуйся, будет больно — перестану. И меня заколебало приземляться на поверхность и громить. А еще мне не надо знать историю всех, кого я бью, так что буду сразу разносить заодно с планетой!..
В ногах загадочно и жарко полыхнуло.
Глядя прямо перед собой, я сверлю взглядом две удачно заслонившие друг дружку планетки.
«Ай, пе-ре-ста-ань!»
Оокуманеко кричит. Я превращаюсь в метеорит.
Летят горящие осколки двух планет. О, сдуру еще одну разнесла.
«Это уже чересчур! Могла бы перед разбиением хоть чуть-чуть разобраться в содержании! Ты демон? Демон, да? Что тебе так не нравится?!»
— Так иначе не выбраться ни мне, ни тебе! — отвечаю я в пустоту.
«Ни тебе, ни… кому?..»
Гм. Наверно, виновата гравитационная аномалия, что-то слышимость плохая. Ну и ладно, в общем-то понятно, что просит сдаться.
— Не твое дело. Я ни за что не сдамся. Давай там тихонько собирай вещички какие-нибудь, в общем, готовься на выход.
Вскоре я примечаю следующую планету.
Теперь буду стремиться не к разрушению, а к разрушению и подзарядке. Накапливать сколько-то полезных способностей и срезать углы, как вот только что.
— ………… ……, ……?
Его голос не воспринимается как таковой.
От какого-то изменения в восприятии он и для меня начал становиться все более неясным существом.
Космоубийство продолжается.
Ее провал продолжается.
Похоже, она снова полна решимости, но и это недолгий цикл. При встрече с каждой новой трудностью она много раз переламывается.
Двухсотая.
«Я так виновата», — говорит девочка, временно потеряв рассудок от осознания греховности разрушения звезд.
Трехсотая.
Со слезами на лице нежно лелеет свои потерявшие все человеческое конечности.
Четырехсотая.
Запертая в газовом гиганте, раздираясь посекундно сгорающим телом, посекундно возрождаясь. В неизбежной ситуации бесконечно умирая, бесконечно продолжая жить, она наконец умирает разумом.
Наблюдаю это: «И это все?» — холодными глазами.
Сорок лет спустя. Из звезды выпал одинокий сгусток. Это она. Ее тело так искажено, что спокойно невозможно смотреть, но она сияет ярче, чем звезда.
Ничем не отличимо от предыдущих случаев.
Вроде бы истлевающий под давлением неизбежных обстоятельств разум ее каждый раз возрождается из пепла, заявляя, что не проиграл.
Пятисотая.
Скорость исчезновения светил стала превышать скорость их появления.
Я наблюдаю это чудо с похолодевшим разумом.
— Ох е, вот это я почти попала! Кто бы мог подумать, что мне однажды пригодится на планете амеб второй закон термодинамики, пункт «б»! Вот спасибо тебе, панда, хорошо, что я тебя послушала, что ничего бесполезного нет.
На всякий случай демонстрирую знак «V» пальцами центру вселенной, где, наверное, сидит Санта Панда.
На линии все больше помех, и сейчас реакций Оокуманеко стало уже мало. Иногда я слышу голос, и там как-то так:
«Следующая будет как раз тысячная? Под юбилей поинтересуюсь — есть какие-нибудь впечатления?»
В этом духе голос внутри головы примешивается к моим мыслям.
— Гм, даже не знаю. Мне каждый день интересно, ну и тяжело. Тысячный раз ничем не лучше прочих. А ты там как? Больше вроде не жалуешься, неужели проникся моими стараниями?
Я действительно заслужила похвалы. Мое соревнование по планетарным смертям можно с полным правом назвать эпической и первой для человечества.
— Ну… Значит, не похлопаешь даже за такую мелочь? Ладно, тогда придется поднять зрелищность!
Я делаю катбэк на серфинговом татами и выдвигаюсь к следующей солнечной системе.
Космос все больше теряет свою освещенность.
Мои разрушительные действия сводят это небо на нет.
Так… Специально писать вроде больше не о чем, так что закончу на этом свою военную летопись.
Следующая часть — по окончании этого путешествия.
Хороший момент, когда я даю кулаком по голове торчащего посреди ледяной пустоты Оокуманеко, но не до смерти, и гордо надуваюсь — как я, а?!
Гибель вселенной — это…
Ее провал — это…
Хотя нет, неважно уже. Я закрываю холодные глаза.
Она спрашивает, какие впечатления.
Увы ей, но особых впечатлений нет.
Что бы ни было до, что бы ни было после, какую бы грань бытия ни встретил взгляд, мое бытие неизменно.
Не то чтобы ее действиями не стоило впечатлиться, нет; во мне таких возможностей не предусмотрено.
Но не так давно…
Сохранилась запись чего-то подобного происходящему сейчас.
Это было тогда, когда я принадлежал реальности.
Моя комната становилась темнее день ото дня.
Последний день, когда я не соприкасался с людьми, выпал из общества, потерял семью.
Запертое пространство, куда никто не заглядывает, где нет духа жизни.
Закат, но в то же время ничего не видно.
В ставшей наконец неосвещенной комнате горел свет.
Подобно взрыву, подобно цунами, всеобъемлющий свет лишь на миг прокатился по миру.
Это — день рождения звезды.
Помню только, как мое переставшее уже что-либо чувствовать сердце, как сидевший, потупясь, посреди комнаты я, поднял взгляд на это сияние.
Как ощутил хоть что-то.
Притягательная пустота.
Только в тот миг я почувствовал такую печаль, такой пульс, до слез.
Да, на его долгой памяти только сверкание той сверхновой несло какой-то смысл, суть.
Гибель вселенной продолжается.
По времени этого космоса прошло около тысячелетия.
Все это время она, ни на час не останавливаясь, движется вперед.
Стоит удивиться не ее способностям, а ее образу мыслей. Тяжесть целой тысячи лет не стоит для нее и года.
Она с головой уходит лишь в то, что перед ней, лишь в настоящее время.
Таков ее пыл. Таково ее усердие. Такая жизненная сила — были ли они у него?..
В той маленькой вселенной.
Он сказал, что другие не могли его понять.
Он сказал, что не мог ни к кому привязаться.
Был ли это просто плач?
Или было время, когда он был так же самозабвенен, как она?
Было ли время, когда он метался с целью понять, привязаться?
Но, как бы то ни было, это уже сказка о покинутой земле.
Все эти годы и эоны тому назад случившиеся со мной феномены я уже не помню, не понимаю.
Уже не почувствовать и сверхнового пыла этой девочки.
Потому все это было скорее печально.
Кажется, я захотел помочь тебе выбраться.
Передаю это безлично и тихо. Впрочем, когда мой голос достигнет ее, она, наверное, уже перейдет к следующей планете.
«Тебе разве не грустно, что вот так просто ломают все твои усердно созданные цивилизации?»
Ну, к ним я не привязан. Я просто подумал, что слишком уж жалко смотреть, как столько усилий не дают плодов.
«О как, это про меня или про всех жертв?»
Ни то, ни другое, но не стану отвечать отрицательно. От людского восприятия законы мира не меняются.
«Короче, ты захотел меня поддержать? Ты цундере?»
Что за старое понятие. Но да, наверное, нежелание пустых усилий это и значит.
И вот чем все закончилось.
Последний свет во вселенной рассыпался во тьму.
Подобный выбросу вулкана, он был недолговечным — буквально падающая звезда — и жалко растворился во мраке.
Космосу хана. Смерть четырех тысяч цивилизаций. Собственно, четырех тысяч-то не было, но близко к тому.
Больше ни единого огонька; неосвещенность.
Я с маху бухаюсь в конец вселенной.
— Теперь все?
Ага. Я даже наблюдать немного устал.
Голос этот исходит из центра комнаты.
Поскольку нет источников света, вокруг — до ужаса непроглядная тьма. Даже собственных пальцев не вижу. Понятно только, что изменились ощущения от окружающей среды. Такой широкий космос стал тесной комнатушкой в пять с половиной татами.
Было немного, самую чуточку жаль.
Ложные, рукотворные небеса, чья красота все же была неподдельной.
Бездонный космос изменился, и мои пальцы касаются скучного бетона.
Это — край. Можно идти.
Голос исходит из центра комнаты. Источник голоса — метра за два позади меня.
— А ты?
Ну, дверь есть, странно было бы не воспользоваться.
Неопределенный, колеблющийся ответ. Я сжимаю левую руку в кулак и готовлюсь разбить стену.
Кстати, я помню, ты вроде пришла с целью меня убить…
Кстати, да.
— Что ты там себе представил? На фиг ты мне не нужен, я же сказала. Да и пока ты не вышел из палаты, ты не моя цель. Наши взаимоотношения кончаются здесь. Нет, если хочешь умереть, ты выходи, конечно.
Не оборачиваясь, нащупываю бетонную стену.
Тук-тук, тук-тук. По гулкому отзвуку заключаю, что через стену попаду в коридор.
Впрочем, меня вроде очень интересовала одна вещь.
— Слушай. Ты когда-то, услышав о моей проблеме, сказал, что она большая. Почему?
Когда же это было… Уже не помню, словно тысячи лет прошли. Если уж я так, то он тем более плохо помнит.
Поэтому ответа я не ожидала. Однако…
А-а, помню. Опять же в тех словах я вроде бы тебя полюбил… Не хвастаясь, скажу, что я здесь разрешил немало проблем.
Продлевал жизнь солнцам, придумывал способы перемещения, даже заканчивал межпланетные войны. В то же время тот же самый я ничего не смог сделать с проблемами собственной семьи. Ну и вот. Это же большой вопрос, так?
«Поэтому здесь и сидим», — заключает он.
Самым эмоциональным голосом, который до сих пор приходилось от него слышать.
— Вот как. А я тогда что? Я все-таки наделала как минимум столько же, сколько и ты. И если я могу выйти из этой комнаты, то тебе не кажется, что все остальное – проблема не такая уж большая?
Да брось. Ты просто сломала проблему. Решить ее намного труднее.
Мнение без какого-либо сочувствия, де-факто.
В этом весь наш неопознанный летающий жирдяй — даже при таком раскладе стиль игры неизменен… Ну да, он действовал мне на нервы. Но мне нравятся такие проявления личности.
— Тогда я пошла. О, а я еще человек? Тут темно и непонятно, но, надеюсь, я выгляжу как человек?
Страшновато думать о расплате за все, что я до сих пор учиняла.
Как только выйду наружу, меньше всего хочется умереть от шока при виде себя.
Не волнуйся. Раз моей вселенной не стало, все, имевшее место в ней, исчезнет. Твое двухтысячелетнее приключение тоже канет в Лету.
— Правда? Отлично, срочно ломаем стенку!
Как хорошо! Если сбросится вся эта бесполезная трата времени, жаловаться мне не на что. За спиной сначала обалдело смолкает, потом снисходительно хихикает.
— Чего? Стенобитных девочек не видел?
Оокуманеко продолжает ржать, ответив, что от меня другого не ждал.
Я бью в стену с чувством незаконченного разговора.
Бух. Я столько уже успела наломать, что это как бумага. Цементная стена обрела выход достаточной ширины, чтобы без проблем пропустить одного человека.
Из прохода лучится свет.
Комната слишком темна, и свет ламп кажется ярким, как солнце.
Так, что глаза открываются с трудом.
Делаю шаг.
Тут же решаю обратиться к присутствию за спиной:
— Ну, я пошла.
Странно. Его лица не видно, но мне показалось, что он улыбался, когда в ответ донеслось: «Давай».
Я тоже скажу кое-что. Я смотрел на тебя, ломающую звезды, и мне было весело. Ты была как главный герой одного старого аниме.
— Правда? Я вроде бы ближе к главвреду.
Подумай на эту тему. Поборником правосудия быть на порядок выгодней.
— В каких это единицах?
Будь я школьником, старался бы скупить весь LP-винил с тобой. Теперь понятно. Значит, это и называют человеческой радостью.
— LP-винил?
Ага, это тоже старая культура. Но аналоговость, когда опускаешь иглу своей рукой, вполне приятна.
Щурюсь от яркого света.
Там — вполне обыденная реальность.
Слились в окрошку оповещения об эвакуации, крики пациентов, выстрелы охраны, — коридоры клиники, в общем.
Не сравнимая с недавней вселенной, скучная и простенькая, моя рутина.
— Сам посуди, ну…
Тишина.
— Ты не преувеличил свою космоболь?
С облегчением и немного не в своем стиле я оборачиваюсь.
Лампы коридора едва освещают комнату.
В напоминающем деревянным обустройством сороковые годы помещении —
явно проведшее здесь многие годы истлевшее до кости мертвое тело.
А-а…
«С начала болезни я все время жил в этой вселенной»,
«Десять лет с тех поручение, как меня вместе с комнатой перетащили сюда, никто не мог войти и никто не мог выйти наружу», — вот оно что.
Он до самого конца не смог выйти с «наружи» этого мира.
— Ох.
С легким вздохом я оставляю коробку кота №404 позади.
Все это была история про одного случайного знакомого, хикикомори.
Как и сказал мужчина, который был внутри, при выходе наружу многие события забылись.
С одной стороны, и пусть их, чересчур бесполезные воспоминания, но что-то в душе вопит — сохрани их!
Умение забывать — достоинство человека.
Точнее сказать, достоинство — возможность выбирать, что забывать. Как бы ни был ужасен и извращен, каким бы злым характером ни обладал, именно эта свобода определяет человечность.
Если бы, к примеру, был человек, способный легко, без сожалений забывать собственные воспоминания каждый день, то это не человек. Настоящий демон или еще что.
Моя проблема — как раз такой демон. Гад, наделал своей сестре травм, потом добил бейсбольной битой по макушке и отправил в больницу, надо это ему ох как неспешно и тщательно припомнить.
— А… До этого я, кажется, была за доктора.
До выхода из клиники я номинально врач, и пациенты пока еще в очереди.
Да, например, вот эта женщина, которая как раз удачно топала по прямому коридору с ухмылочкой.
Она одета как пациент корпуса D и пока не замечает меня.
Только я подумала ее окликнуть, как перед ней возник охранник с короткостволом наизготовку.
— Стоять, Хильмия! — приказал он и без паузы выстрелил, но вдруг почему-то тупо выпустил очередь в потолок, закатил глаза и отключился.
Женщина сходу прихватила короткоствол и по охраннику — бах-бах-бах! И, очень весело улыбаясь, поспешила дальше.
— Вот-вот. Все как надо объекту сохранения.
Мне тоже стало веселей, и я прямиком следую за ней.
До финала клиники осталось меньше двух часов.
Беспокоящая мой разум простая и ясная проблемная реальность пока еще была в своих правах.
На этом историю о великом космосе сверну, мне надо идти решать свою проблему.
Он сказал, что это большая проблема, но, пусть неуместно и странно, я и сейчас нахожусь внутри космоса.
Да и привязанность есть — скажем, надежды.
Продолжение — потом, когда еще выпадет шанс.